Я с умным видом ухватился за перо, так маскируя своих демонов под образом Пьеро. (с)
Ветер швырял листы газет, там написали обо мне -
Как был убит, когда спешил с большим признанием к тебе.
В своём двадцатом декабре ты поджидала новый год,
Народ тонул в этих соплях и проклинал богов погод.
Мы рисовали мелом на асфальте свое ничтожное счастье. И чем же мы были не равны тому самому Богу? Не люблю когда руки красятся сухим мелком или тестом - это такой вид брезгливости - аристократический, ибо черви (как высший деликатес) и откровенные в своей красоте кишки нам ни по чем. Мы аристократия 21 века, опять же, под словом мы - скрывается незамысловатое девятилетнее я. Девятилетнее, потому что как и раньше склонялось к истине - я все еще остался где-то там.
Кстати, полный уверенности, вчера я хватался за учебники и рвался в ванную, с коронной высокомерной гримасой - отмечая, что лучше мне уже быть и не может, опять двадцать пять, но к счастью 39. И все таки в часов так девять опуская в последний раз жалюзи, восхищаюсь этим темно-синим цветом - это мой новый прикол, пока никто не спиздит. А потом я начну шить всякие мелкие вещи, как неформальные галстуки и кукол-вуудуу, но этим уж точно никто парится не станет, наверное как и я сам, слова слова.
Я типа плохой. Мне об этом напоминают каждый день, если раньше не на прямую - то сейчас я научил их выражаться конкретно. Сразу, и по делу. Вот только это не избавит их от тупости, ибо теории того факта, что я уебан, я знаю со всех ракурсов и поз. А еще у них появилось культовое слово в мое описание - похуист. Это когда тебе говорят, что надо любить и что-то делать, чтобы поняли что ты любишь, а ты с пафосной высокомерной рожей отводишь взгляд в сторону, на потолок, на них, и все с такой же рожей отвечаешь, что тебе надо поссать.
А ты типа не хорошая. Мне не нравится это слово, а еще мне не нравится твое высокомерие, в отличие от моего оно какое-то сурово наглое - лисье. Так что лучше тебе не представлять даже, что о тебе думают, ибо это как раз самое то, что в глаза не скажут, но большую часть от всего этого ты и сама знаешь, признаешь, и тебя это вполне устраивает - на что мой поклон тебе, но только на три градуса по фаренгейту - не горячо, не холодно. Хотя спец переводом для тебя, я могу сказать, что это [-16.11 °C].
Мазохистический плакат с подвеской из лампочек "не верь, не бойся, не проси" - в твоих руках, и детские глаза просящие хлеба в пятидесятых. А в моих то что? Суровое ничего, как и есть на самом деле. И что-то проскользнуло мимо, единица времени, непостижимая, как и прошлое - она уже недоступна физически. Я снова, снова снова тут, и если в ту ночь я смотрел на звезды, то они меня явно не видели.
- Я поеду к ней.
- Нет.
И так легко сказать, и так легко отрезать кончики ниточки так, чтобы вся работа распоролась и пошла насмарку. Не затянули мы узелки, не подшили с изнанки. А я и слова не сказал, я так и продолжал сидеть в своем ящике - никому на хуй ненужный, представляя, что делаешь ты. И я просто знал, что ты плачешь. Еще недолго пробежав глазами по последним записям в дневнике, я ушел в оффлайн - где так и остаюсь. Не в обиду о моем сумасшествие - я тебя видел, и видел, что ты делаешь. Мне уже давно грустно, грустно от того насколько я воспринимаю все в округе, насколько воспринимаю и твое " в округе". Меня раздражает, что если на определенные минуты мое восприятие меняется на позитивный лад, то его быстренько кто-то сглаживает с землей. Я ведь и тогда был вполне настроен на то, что приеду к тебе. Думал, что зайду за шампанским и тортиком, если повезет - останется денег на сентиментальный подарок. Думать мне точно никто не мешал, в отличие от действий. Что того более странно, что отпустить меня ночью погулять было куда проще, чем оставить в нормальных условиях у тебя дома. Меня это выбесило, я дурашка валялся в снегу и жрал снежинки, как после засухи в Сахаре. А потом с тяжелой артиллерией - спиртное, я иду по середки шоссе, Новый год все таки, где-то еще проскальзывают маршрутки с матюгающимеся водителями, ибо правда нужно быть придурком, чтобы идти по проезжей части. Уже второй раз так, приятные воспоминания с дня Независимости, когда полицейские оравами со своими мигалками громогласно гнали через динамики на толпы наших русских, которые шли через каменный мост по проезжей части, не давая прорваться трамваю и автобусам.
Собственно, я уже ни во что не верил. Разве что - в чудеса. Они разные у нас, в моде по случаю. На Новый год там, сама ведь знаешь. Вот только именно в волшебное время нас обламывает жестокий фактор реализма, глаза начинаю все оценивать здравомысляще. Меня тоже обломало, но я направил свои мысли в ординарный мне метод слить все эмоции - в прозу. Это как опий, такое же действие, повышая дозу все больше и больше стираешь себя со страниц настоящей жизни. Заковыристые предложения, полные оборотов, метафор и литературных приемов - которые на самом то деле нужны разве что для читабельности. Меня это бесит, бесит, что не могу по-другому. Бесит, что это и есть я. Бесит, что боли от опия ни граммом не меньше - как-то удается ее снова выдумать, достать из головы, со слезами на опухшем от этой муки лице.
Все сводит с ума. Я словно шел и шел к твоей квартире, представлял как вхожу в подъезд, я был там лет пять назад, и уже вовсе не помню как он выглядит - где находится. Мои ноги вычеркивают и сбивают очередной снежный ком, перерабатывая всеобщую массу в серую кашу, я отмеряю шаги до библиотеки, и голова на 180 градусов, вместе с туловищем, хотя черт побери - они на перегонки поворачиваются куда-то туда, где должно быть живешь ты. Я вспоминаю детскую игру "угадай мелодию", когда на нас ворчала твоя бабушка, а мы смеялись, сейчас бы я назвал это с крестом на лбу и с тремя шестерками на затылке "поминем шансон". То что было смешным - станет грустным с годами. То что было грустным - станет смешным. Вот где они, законы морали? Она смеется над нами. А я на нее чихал.
Смывается усмешка, но все таки смысл от того не меняется. Я представлял каждый раз, умирая, что возвращаюсь на одно и то же место. Оно где-то над нами, может быть на крыше дешевого супермаркета - срать как-то. Оттуда так легко было наблюдать за чертами любимого города, в котором осталось разве что эфемерное счастье в оковах призрака. Где же оно?! Один раз проскользнет по рукам - всю жизнь будешь гнаться, но не факт - что угонишься, не факт - что ты вообще его не выдумал. Я такой эгоист, мне постоянно кажется, что сугубо говоря тянет, тянет куда-то в твою сторону, но только не в твое общество, только не в твою иллюзию жизни. Меня тянет именно в тебя - в твою жизнь. Снова усмешка, и я нахожу в тебе что-то отчетливо настоящие, что-то такое же черно-синие как и ночное небо в твоих глазах.
Я все еще верю, как в прошлое, так и в настоящие, и готов подружится с ядерной физикой, чтобы наконец-то разъебать этот барьер раз и навсегда. И все не так, и все снова не туда - и злость, ни какая не ревность, потом безразличие, с какой иронией можно было бы отнестись к шлюхе. Больше не ловлю снег языком, больше не сопротивляюсь практически на все их слова, не отталкиваю их мужские ласки, хотя складывается чувство, что я себя тем самым пытаюсь наказать. Дыра где-то в сердце, смешная такая - наверное в виде замочной скважины. Пудра с лица начинается слезать от снега, больше не поплачешься на -20, от которого каждая клеточка моего тела приходила в нескромный экстаз. Больше не поплачешься на усталость, и на то, что февраль заметает меня снегом и пеплом. Любимая пора прошла - молчание не уйдет, теперь ему просто нет оправдания. И я потерял свой медальон - тот самый замок в виде сердца. Было больно, и до сих пор больно, тот кто найдет его - посмеется и выкинет, или будет хранить у себя, только чего он ему стоит в отличие от меня; в чьих руках еще до сих пор остается никому не отданный от этого замка ключ. Сейчас это все так глупо.
@темы: письма